В чем поэты никчемны и слабы,
Сообщаю особенно близким:
– Ой, погубят меня эти бабы!
– Ой, погубят меня эти виски!

Не покончу с собою от скуки,
Не нарвусь я на ножик жиганский —
Доконают меня эти суки!
И прикончит напиток шотландский!

Отправляться на небо пора бы...
Но уйти не могу по-английски:
– Я люблю вас, коварные бабы!
– Я люблю вас, янтарные виски!

УВЕРТЮРА

С чего начинается утро?
С разбитого блюдца
и убежавшего кофе;
скитаний во мраке
и «Алкозельцера»;
жалоб соседки: – Напьются,
редко когда не доходит
до криков и драки!

А может, оно начинается
с бодрой зарядки,
гири пудовой,
дыхательных упражнений
с юной соседкой:
— На пятки и на носки!
Замечательней
нету движений.

УЧИТЕЛЬНИЦА ПЕРВАЯ МОЯ...

Н.В.Дежиной

Урок литературы в восьмом классе проводился один раз в месяц между лабораторной по ядерной физике и практикумом по макроэкономике. В классе пахло озоном, трещали счетчики Гейгера и звонили спутниковые телефоны. В преддверии практикума лихорадило Уолл Стрит и Чикагскую биржу. Закутанная в мохнатый плед, старенькая, недавно обезножившая училка никому не нужной словесности Наталья Вячеславна на допотопной инвалидной коляске заехала в класс. Ее подташнивало от запаха озона. Антикварный, – еще бумажный! – учебник «Литература. 8 класс» тяжко лежал на неподвижных коленях. Она оглядела учеников и грустно спросила:
– Ну хоть кто-нибудь, господа, выучил отрывок из поэмы великого русского поэта Сергея Анатольевича Душкина «Золотой Век»?
Класс нагло молчал.
– Как же вы будете жить дальше, господа? Какие ценности кроме котлов и цепочек, болтов и гимнастов вы передадите вашим детям?
– Наталья Вячеславна, вы нас на понт не берите словно лохов каких-то! – подал голос бригадир класса. – Мы тоже с понятиями про этого... как его, бля... Душкина! Еще вчера Вовчика развели, он всю ночь зубрил за всех.
Должен был выучить, ясный пень. Давай, Вовчик!
– Говно вопрос! – маленький Вовчик поплелся к доске.
– Наталья Вячеславна! Мне в общем-то в падлу учить-то было. Но я учил.
Можно я чуток подглядывать буду? Чисто чуток, без бля!
– Можно, конечно можно, Володенька, – потрясенная учительница развернула коляску и подъехала к мальчику, чтобы лучше слышать. – Только читай громче, Володя.
«Совсем сдает старуха», – подумал бригадир и начал набирать номер своего офиса.
Вовчик почти закричал:
– Отрывок из поэмы великого русского поэта Сергея Анатольевича Душкина «Золотой Век». Сергей Анатольевич Душкин родился в 1963 году в бедной семье московских инженеров! Всю жизнь прожил в районе, контролируемом коптевскими!..
– Биографию не надо, Володя, – сказала Наталья Вячеславна, – давай сразу стихи.
– Я выбрал отрывок, где главный герой приезжает, типа на бал, к Дежиным на Ярославское шоссе в район, контролируемый казанскими... ну и начинает шуры-муры всякие, уё-моё там. Понты, в общем, кидать.
Вовчик откашлялся, быстро заглянул в бумажку, отключил «мобилу» и начал:

Итак, она звала на праздник –
обычно он всему виной...
Явился точно мой проказник,
побритый, трезвый и с женой.

Такое с ним уже случалось:
не в первый раз ему прощалось!
Но чтоб сегодня?! Ах, злодей!
Не смог явиться без затей!

Пощечина косого взгляда,
подружек гневный шепоток.
Пребольно колется цветок,
но нет милей и слаще яда...

Какой пассаж! Какой позор!
Он что, не выпил до сих пор?!

Спешит к столу мой современник:
аперитивы позади,
покормлен и уложен Сеник
и руки вымыты поди.

Стремится сесть как можно ближе
он к имениннице. Поди же!
Вид пышных персей и ланит
притягивает как магнит.

Известный ветеран охранки,
с пол-неба нахватавший звезд,
уже готовит первый тост
в преддверии культурной пьянки.

Но главный дежинский прикол,
конечно, сам красавец-стол!

Болгарское густое лечо
и редьки крупные стежки,
лучка прозрачное колечко
и с чем-то тайным пирожки.

А рядом шпротик маслянистый,
и холодечик серебристый.
Огурчик хрумок. Перчик свеж.
И водочка: хоть пей, хоть режь.

Тут между ветчиной и сыром,
уложенных в густой траве,
его любимый «оливье».
Салаты нынче правят миром!

Утеха черни и невеж –
чем дольше смотришь, больше ешь!

Ну наконец-то волки сыты.
А что касается овец,
есть мнение: пора пииту
Заняться ими наконец.

Той улыбнуться мимоходом,
той ручку ласково пожать
и в танце медленном прижать,
но все слабее с каждым годом...

Той чиркнуть пару слов в тетрадь
и ниже – подпись с телефоном,
сердечком и амуром сонным.
Звоните... И, неровен час,
найдется время и для Вас...

При последних словах помолодевшая Наталья Вячеславна на глазах оторопевшего класса медленно поднялась с инвалидной коляски и юным, звонким голосом, в котором слышались и гордость за то, ее время, и осознание всей значимости сделанного разведенным Вовчиком, подхватила:

Оставим нашего героя
в привычной суматохе дел
и насладимся той порою
прекрасных душ, красивых тел.

Как эти люди были правы!
Какие были времена!
Какие знали имена!
Какие процветали нравы!

А мы, несчастные потомки,
несущие свои котомки
по серым перелескам дней,
горды никчемностью своей!

– Жаль только вот в эту пору прекрасную, Наталья Вячеславна, жить не пришлося ни мне и ни Вам... В натуре... – грустно закончил Вовчик.

ПОЭТ И ЖАНДАРМ

А.Бушуеву.
Москва – Павловский Посад.
15.11.1993

Алле, ментура, как ты там в Посаде?
Наверное в лампасах при параде
провинция справляет торжество?
Я тоже здесь по маленькой киряю,
Ведь если пью — гордыню усмиряю,
точнее, обнажаю естество.

Как говорил поэт великий Пригов –
«милицанер» – всегда продукт Эдипов.
О, комплекс зла (но в поисках добра)!
Друг и хирург коммерческих палаток,
любитель догонялок, мастер пряток,
привет тебе от гения пера!

С такой фамилией тебе бы быть злодеем!
Представь: сидим в малине и балдеем,
и девок отгоняем от себя
по круглым попкам, нехотя, но твердо,
поскольку даже на привале, орто-
доксально только жен любя

(разврату предаваться не пристало,
а может, просто не хотим скандала),
ведем себя пристойно двум китам –
основам духа и правопорядка:
свеча, кокарда, чистая тетрадка –
убежище поэтам и ментам.

Я знаю, что талантлив в деле сыска,
а ты в пиитстве тоже не пиписька!
Нам равных нет среди родных болот
в разгоне демонстраций и плетении
венков сонетов, обыске и пении
баллад, верлибров, ритурнелей, од

и басен, басен... Вот чего навалом!
Я верю – пьем из одного бокала
мы вдохновение. Пузырик – без винта!
Свистит свисток и бередит мне душу,
поскольку я люблю жандарма Бушу-
ева – поганого мента!

ЮЛЬКА

Сколько лет я лежу на печи...
Сколько лет я богат, словно Крез.
Сколько лет, хоть кричи-не кричи,
я ленив и немножко нетрезв.

И все время, пока я лежу
и потягиваю вискарёк,
очень-очень я тем дорожу,
чем себя я на это обрёк.

Я в метро не встречал красивее,
на работе не видел умней.
О, волшебная добрая фея!
Как я счастлив лениться за ней!

За меня она водит машину
и с собакой гуляет в ночи.
За меня она любит мужчину,
того самого, что на печи...

Говорят мне друзья: «Не бывает
таких замечательных фей».
А вискарик-то не убывает...
Ах, не спорьте! С печи-то видней...

СВАДЕБНЫЕ СТРАДАНИЯ В ДВУХ ЧАСТЯХ

Диме и Гале Филатовым

I

Представляю, как теплым октябрьским вечером
с Галкой выпили пива баллончик-другой.
Прислонилась она к тебе трепетным плечиком
и сказала: – Женись-ка на мне, дорогой.

Как ты выпучил глазки, от пива чуть красные,
и пошел покурить на балкончик-другой.
Там развеял мечты и надежды напрасные
голос тот же, но с неба: – Женись, дорогой!

В ночь за пивом – добавить – послать было некого.
Ты курил, как сапожник, одну за другой,
тупо глядя в туманную дымку Орехово,
а в висках все стучало: – Женись, дорогой!

И пошел за шампанским к метро, дав согласие,
наблюдая чужую и вольную жизнь.
И ломало тебя, и вело, и колбасило.
Вот ведь как получается: выпил – женись!

II

О жене можно только хорошее
или лучше совсем ни гу-гу.
Не она ли под первой порошею
назюзюкавшись дрыхла в снегу?

Не она ли по девочкам шастала,
пока ты колыбельку качал?
Доверяла ведь, дура ушастая –
мол, мужчина, надежный причал...

Не она ль по лесам у поленницы
выдыхала, как «снег полетел...»?
Аль не ей доверяли поклонницы
тайны душ и сокровища тел?

Не она ли пейзажи Австралии
материла со сцен? – Не она...
О, конкретная! О, не астральная!
Нимфа! Муза! Короче, Жена...

* * *

Мне пели девахи дурные
визгливо надрывный «Майдан».
Ах, милые бляди кирные,
я вас никогда не предам.

Я вас никогда не забуду,
но время отправится вспять,
и я уже больше не буду
об этом тужить-вспоминать.

Пройду и тебя не узнаю.
Так пой, красноглазая муть.
Я волком тебе подпеваю
и барином щупаю грудь.

Глянь же как обреченно
спины сидят у огней.
Дрянь, ты сидишь в печенках.
Боль, ты летишь за ней!

Все в будущем, пьяная морда,
не пали еще рубежи –
пять песен, четыре аккорда,
три мужа и я – для души.

Так вот она, наша, свобода,
серпом по семейным трусам,
но снова встречает у входа
и тянет бродить по лесам.

Мотаться всю жизнь в электричках
в табачном и тошном аду...
Стоп-кран и полбанки «Столичной»
и скрежет на пятом ладу

Дешевой гитары из ГУМа,
добытой в неравном бою.
Раскаты битловского бума
царапнули юность мою!

Какая ужасная тайна!
Ток времени, пьяный мандраж,
похмелье и самокопанье
с гитарами на абордаж

лубочной игрушечной сцены,
похожей на детский грибок.
Чем выше на выпивку цены,
Тем более вечер убог,

и несговорчивей эти
за сценою там у реки,
где расставляют сети
горькие мужики.

БЫЛИНКИ

*
Живу, на судьбу не в обиде я.
Никогда мне уже не раскокать
великую статую Фидия
«Мальчик, кусающий локоть».

*
Плутая впотьмах и в догадках,
ищу я причину тому,
что женщины в наших палатках
не по плечу одному.

*
С бочком румяным и с пучком редиски,
и с грушами, мочеными в вине,
под коньячок, под водочку, под виски,
когда я ем себя, я глух и нем.

КАЛУГА ВРЕМЕН ЗАСТОЯ

Как я устал от хорового пенья,
fuck-ельных шествий, всенощного бденья
и утренних натянутых острот.
В Опалиху хочу с Аленой Бессер!
но Ищенко заталкивает «Гессер»
с бутылкой или банкой – прямо в рот.

Ну, времечко! Калуга, ты ли это?
Лет пять назад с военного совета
у Лёлика на крыльях я летал.
Теперь не то, не так и как-то эдак...
Последняя «Зеленая карета»
Ка. Савченко уделана в «металл».

Теперь не слышно запахов «Шанели»,
и наши тетки в краденых шинелях
с зелеными юнцами на груди
уныло пахнут водкой по талонам
и «Беломором» (тоже по талонам)
и в дудочку дудят: «Уйди-уйди».

Хотя они ни в чем не виноваты –
на кой им черт бывалые солдаты,
не помнящие громких слов любви.
Какие битвы знали наши «пенки»!
Каких бардесс сажали на коленки!
Они теперь на пенсии, увы...

И нам пора. А, впрочем, время терпит...
Лишь молодежь испытывает трепет
при виде «Святичей» (б/у «Святых отцов»),
что прихожанок волокут за кустик,
и согрешат, и сами же отпустят,
и вставят всем свечу в конце концов.

Иных таки уж нет, они далече...
Кофейня – вянут уши, тухнут свечи,
без «Ежиков» концерт не знаменит!
Ау, Синчук, Рахленко! Нет ответа...
Нажрались и лежат, наверно, где-то...
Лишь «русский» Поляк струнами звенит.

А Поляк лысый, что ли? Нет ответа...
Напился и упал, наверно, где-то
калужский, так сказать, Наполеон.
Резницкий бил в тамтамы из-под супа,
кричал: «Подъем!», «Вставай!» и «Ах ты сука!».
– А что «Канон»? — «Канон» всегда «Канон»!

И глину месят песенники те же
на квартирьерстве: Костик, Сашка Дежин,
Андреев Паша – отставной танкист,
бухгалтер и т.д. Его брат Вова.
Авросимов (на нем запас спиртного).
Горластый Макс – заядлый куплетист.

Леонов Дмитрий – гр. «Шестое чувство»
и зубры усиленья как искусства,
и жестки вдохновенные певцы,
в кирзе, ха-бэ, шинелках «на отлете»,
молчащие на мой вопрос: «Что пьете?»,
Дейч и Ведмедев – братья-близнецы.

На них заметен даже в воскресенье
след четверга. И, выпив во спасенье,
они несут в «хищёнковском» бреду:
«Халява, ёксель, нынешнее племя!
Да, были, мопсель, люди в наше время!» –
имея, правда, пятницу в виду.

А между тем грядет больное утро.
Гуляет «БИС», но только почему-то
я «Флюгера» не вижу среди тут:
Гализин спит, Калинин в бизнес-туре,
Почтарь, пардон, у них... В аспирантуре...
...Отечество нам Горный институт.

Куда податься раненому зверю?
Отжав портянки, медленно трезвею
и мысленно встаю, обнявши ствол.
Навстречу, обнимая свой, но лежа,
ползет такая с позволенья рожа!
Ну прямо – бык. Скорее – мул. Нет! Вол!

Наследный принц Майданника и Старца
пускай ползет... Деревьям расступаться
передо мною есть прямой резон.
Вопрос стоит классически, но остро:
«Куда? К хвостам? По бабам? В глушь? В «Апостроф»?
Решение пришло само: В «Канон»!

Оно пришло при виде Мастрюкова.
Он как всегда был весел и раскован,
накатывая свежий анекдот.
Он вызывал опаску и доверье,
как генерал, пожавший руку дверью,
хотя, конечно, был уже не тот,

что утром на Савеловском вокзале.
Итак, в «Канон»! Когда бы мне сказали:
Вон он, «Канон»! – прошел бы как сто грамм.
А так ходил вокруг «А ну-ка накось»
и выкушал у них такую пакость,
что лучше бы уж сразу к «Флюгерам».

Все, кстати, пьют. Но разного разлива:
кто «в зюзю» – хрясь, а кто неторопливо
К кофейне набирает свой лимит.
А кто, как Костик, только глазки пучит
тем, у кого они немножко в кучу.
А кто, как Макс, – где выпил, там и спит.

Иной, душою слаб, тщедушен телом,
но, выпив больше, чем Найденов, с Птером
и Леликом Абрамовым, при том,
себя представит всяческим талантом,
поэтом, блин, гигантом-музыкантом,
ну, Коношем иль, скажем, мной... (Пардон!)

Я знаю дозу! Годы изысканий
берут свое, а истины в стакане
не убывает, сколько ни глуши:
Оттяжка обернулась голым стебом!
Но песни, исцарапанные небом,
как говорится, – исповедь души.