Накачу слегка за двести
и не лезу на рожон.
Если буду я известен,
то совсем не тиражом.

А когда во мне за триста,
становлюсь немного крут:
да меня! да пофигиста!
вообще не издадут!

Литр убрав наполовину,
всё отчётливей горжусь,
что люблю жену Галину,
а в продажу не гожусь.

Но когда уже не лезет,
а жена и дети спят,
честью и надеждой грезит
мой ничуть не трезвый взгляд.

Я сажусь за почеркушки.
Рядом снизойдёт Господь,
час потерпит, скажет: «Пушкин,
полно чепуху молоть»,

на мобильнике будильник,
выставит моей рукой.
Он великий собутыльник,
но издатель – никакой.